Николай Рерих

Развитие и увеличение числа художественных выставок обыкновенно прямо пропорционально развитию общего интереса к искусству и, чуть было не сказал, вкуса. Не знаю, повышается ли и развивается ли у нас художественное чутье, любовь к искусству, а может быть по каким-нибудь другим, более прозаичным мотивам, но художественные выставки с каждым годом растут и множатся. Это дело хорошее и давно желанное, остается только сказать: дай им, Боже, неустанно расти большими да умными, и тем приятнее, даже обязательнее в конце года подводить итоги, следить за отношением качества к количеству, за образом мысли художников, кем пополняется их дружина, нет ли новых стремлений.

Ответы на эти вопросы дадут вещественные знаки деятельности художников: картины, эскизы и этюды, которых петербуржцам за год пришлось пересмотреть от 3 до 4 тысяч. Много это или мало?

"Само собой, мало!" - восклицаете вы, представляя себе Россию и Петербург, и сопоставляя хотя бы с нашими друзьями французами.

"Много, ой, ой, много!" - вероятно сокрушается кто-нибудь, вспоминая о потраченном времени и, пожалуй, расходах на это непроизводительное удовольствие; ведь шутка ли сказать, двенадцать выставок - извольте-ка их осмотреть! Чтобы облегчить эту жертву и в то же время искусство поощрить, приходится делать выбор между выставками, так что едва ли будет крупной ошибкой, если на Петербург положить примерно пять тысяч обывателей, посетивших все выставки. Я говорю о Петербурге и петербуржцах не потому, что на нем русское искусство всецело клином сошлось, а ввиду существующего в художественном кругу мнения, что для триумфа русскому художнику нужны симпатии и любовь только Петербурга; допустим, что это так.

Попробуем в крупнейших чертах восстановить в памяти выставки прошлого года и на случай отыщем каталоги. В них наверное найдутся подчеркнутые имена, забытые крестики, минусы, заметки: "сочно", "худо", "много настроения"... А поймай вас тогда на этом слове: "Что такое "настроение""?

"Это, это вообще... только чувствовать можно", - так и не скажете, что оно такое. Тем не менее некоторые думают, что с настроением называются картины, где вообще нечто темное; другие догадываются, что для настроения необходим вечер, - только он один сообщает настроение; третьи, в сердцах, почему не замечают его, утверждают за достоверное: настроения, мол, никакого нет, его выдумали декаденты в оправдание своей мазни.

Обращаясь к акварельной выставке в Академии Художеств первым делом надо помянуть прекрасные акварели покойных профессоров Кившенко и Гоголинского. Альб. Бенуа щегольнул прекрасной техникой. Хренов и Муравьев дали обыкновенные свои охотничьи сцены. Г-жа Бем идет по известной дороге, и при ее таланте не мешало бы попробовать свернуть немножко в сторону - ведь не заблудилась бы. В. Маковский выставил несколько хороших акварелей. Каразин, Бобров, Лагорио, Александровский - все чересчур известно. У Гефтлера очень талантливые этюды, широко и вкусно. Попытался было Соломко дать акварельную картину (Caius Caesar Caligula), но вышло как-то "худо", а в своих иллюстрациях к "Руслану и Людмиле" он до того не проникся духом сказки, что без каталога нельзя было допустить какого-либо отношения этих банальных композиций к "Руслану". Из небольшой серии хороших иностранных акварелей вспоминается "Уборка сена" Жюльена Дюпре. Во всяком случае, на акварельной выставке глазу было на чем отдохнуть.

На сменившей акварельную обычной академической выставке самой большой по размерам и сюжету была картина москвича Симова "Святой Филипп", как слышно, удостоенная на берлинской выставке этим летом второй медали. Странный казус произошел с г-ном Симовым; отнюдь не допускаю предположения, чтобы тут было замешано что-либо кроме простой случайности, но его "Святой Филипп" слишком напоминает суриковскую боярыню Морозову. И потом, у Святого Филиппа лицо было какое хотите, но не "светлое", как объясняет автор, цитируя Карамзина: "Филипп с лицом светлым, с любовью благословлял народ". Другой московский художник, г-н Рерберг, дал солидную размерами картину "Илья Муромец и нахвальщик", какой именно психологический момент имел художник в виду, осталось совсем неясным, стало очевидным только, что художнику чужд дух и стиль наших былин и что не всякий старик, одетый в кольчугу, шишак и посаженный на битюга, может олицетворять наиболее ясно очерченный былинами тип Ильи Муромца. Работая в этом направлении, можно искать или психологического момента, или же общего настроения - ни того, ни другого не было в картине г-на Рерберга. Московские художники по неизвестной причине не хотели смешиваться с остальными и развесили об этом соответствующие надписи (московские художники); но, не обусловленное каким-либо определенным основанием, это обособление вряд ли могло доказать что-либо. Вернувшийся из заграницы стипендиат старой Академии Порфиров выставил огромную картину "Сердце сокрушенно", размеры которой совсем не соответствовали содержанию. Заграничное декадентство наложило печать на его живопись: желтое небо, красочные, неуравновешенные облака и однообразное письмо мастихином, подходящее далеко не ко всякому месту. Портрет государя императора работы Репина понравился мне более по plein air'y, пейзажной задаче. Антокольский почему-то повторил давно знакомых "Нестора летописца" и "Иисуса Христа". Стыдно должно быть г-ну Бакаловичу - еще несколько подобных упражнений, и художник навсегда в нем погибнет. Надо вспомнить о хороших пейзажах Крыжицкого и Орлова, о выразительной скульптуре Залемана и об успехах офортов В. Матэ. Можно было также ознакомиться с большой посмертной выставкой симпатичного А. Д. Кившенко, со случайно собранными работами Матейко и с интересными произведениями почти незнакомого нам финляндского художника Эдельфельдта, обыкновенно экспонирующего в салонах.

Положение академической выставки еще не выяснено, с введением нового устава (1894). С водворением в Академии передвижников на первый взгляд казалось бы странным существование академической выставки наряду с реакционной к ней передвижной. Они должны были бы слиться, но до сих пор они обе существуют по-прежнему, причем характер академической еще не определился, что-то бродит, и, судя по разным хорошим начинаниям, надо надеяться, скоро оформится, но когда и как?

В виду грядущего 25-го юбилея передвижная выставка имеет особый интерес. Уже в продолжение нескольких последних лет замечалось как-то колебание в этих выставках. Словно связующие основы пошатнулись, прежняя определенная физиономия начала утрачиваться, не обещая ничего нового, хорошего. Люди, любящие принципы передвижных выставок, с трепетом ожидали кризиса, и вот прошлогодняя выставка доказала, что стяг передвижников по-прежнему незыблем, что пульс бьется, крови достаточно; чувствовалось что-то задорное, радостное. Как жизненны и проникнуты чувством портреты Серова и пейзажи Левитана. Правда, говорили, что у Серова волосы как войлок, а у Левитана - мазня. Да что ж с выписанных волос, если не будет души? Что из приличных пейзажей, стоя перед коими не чувствуешь того радостного чувства весны, порыва к природе, который дает "Последний снег" Левитана.

Прелестна по задушевности небольшая картина Архипова "Обратный". Касаткин дает черно написанную, но прочувствованную картину "Углекопы. Смена". Талантливы картины Светославского и Коровина. Жизненна картина Пастернака "Перед экзаменами" - студенты. Прекрасны, немного объективны этюды Дубовского. Нестеров взял оригинальный мотив и своеобразно разработал его: два монаха, "Под благовест", направляются в церковь.

По передаче света отличалась работа г-на Шильдера "Храм огнепоклонников", написанная по заказу Нобеля для Нижнего, где она почему-то значительно проигрывала. Хочется не забыть об этюдах Сурикова к "Покорению Сибири Ермаком" и "Кавказ" Васнецова. Киселев, Шишкин и много других имен приходят на память, и умолчать о них кажется несправедливо. Это свидетельствует об общем высоком уровне выставки, вполне компенсировавшем отсутствие отдельных, особо выдающихся произведений - значит, товарищество не коснеет и по-прежнему бодро идет, как говаривал покойный И. Н. Крамской: "Вперед, вперед без оглядки".

Не могу решить, такова ли уж атмосфера в Академии или по чему другому, но как-то не хватало воздуха, душно было ходить по IV выставке Общества санкт-петербургских художников. Какое-то щемящее чувство, как при виде спокойно ждущего смерти человека, охватывало на этой выставке: все апатично, вяло. Можете себе представить мое положение: напрягаю память, чтобы вспомнить наиболее выдающиеся произведения, и тщетно. Между тем возьмешь каталог и видишь массу знакомых имен, при усилии же вспоминаешь много хороших, вполне приличных вещей: Кондратенко, Галкин, Писемский, Сергеев, Мещерский, Лагорио, Вельц, Маймон, Казанцев... ого, как много! Нет, Бог с ним, с этим обществом, сердце у него как-то плохо работает, а нервы уж очень крепки.

Упоминание о выставке первого дамского художественного кружка, несмотря на многие ее достоинства и участие известных художников, все же, пожалуй, странно будет наряду с передвижной и академической выставками.

Почти в то же время открылась выставка, по каталогу значащаяся как "III выставка картин. 1896. Невский пр., № 27-18", а в обиходе известная под названием сперва выставки "отверженных", потом "независимых". Начало этой выставке было положено два года тому назад группой художников, обиженных академическим жюри, так что объединяющим основанием являлась чисто внешняя сторона: общая обида на Академию и желание все-таки во что бы то ни стало познакомить публику со своими произведениями. Понятно, что при таком положении дел не может быть и речи об общем направлении выставки. Единственно крупной величиной здесь является г-н Ционглинский; что про него ни говорят, а с ним приходится считаться, - его из ряда не выкинешь.

Не решаюсь судить о выставке картин и этюдов В. В. Верещагина. Я слишком уважаю этого одного из крупнейших художников. Вероятно, задача в данном случае была не по нему, и среди многого хорошего немало было недостойного его.

Новый устав Академии Художеств, которому Совет ее, к его чести, старается сообщить жизнь, по возможности удерживаясь от буквы, переродил и ученические выставки, открывающиеся на годичном акте 4-го ноября. После ученических выставок старой Академии, с их заученными композициями (не эскизами, не сочинениями, а именно композициями, от "comprono" - складываю, составляю), Андреями и Алексеями натурщиками, выставка работ учеников мастерских в 1895 году поразила своей новизной, а в прошлом 1896 году вполне подтвердила, что не новая метла чисто метет, а что в Академии начинается хорошая жизнь, при известном объединении могущая определить русскую школу. Потому-то и можно смело говорить об этой выставке рядом с выставками "больших" художников. Меньшая братия в некоторых отношениях превзошла старшую, большую - не часто приходится видеть столь жизнерадостные произведения натуры, шестеро живописцев получили звание, двое, кроме того, посылаются Академией за границу. Основанием выставки служат две мастерские: Репина и Куинджи. Самой обширной по количеству учеников должна считаться мастерская профессора И. Е. Репина - из его учеников посылается за границу г-н Щербиновский, человек талантливый, со вкусом; от него можно ждать приятных для глаз произведений. Другой ученик этого профессора, г. Браз, получил звание за превосходные портреты. Остальные работы учеников этой мастерской состоят почти исключительно из этюдов и подчас такой антихудожественной натуры, что вряд ли целесообразно ее выставлять. - (Мало ли что для себя сработает художник?) Другой большой по числу работ, и к тому же более осмысленной, является пейзажная мастерская профессора А. И. Куинджи. Впрочем, ее нельзя назвать специально пейзажной, так как наряду с многочисленными пейзажами встречаются задачи современного и исторического жанра. Так, ученик этой мастерской г-н Кондауров получил звание и послан за границу за огромную историческую картину "После тризны, у могилы скифского вождя", исполненную чувства и настроения. Г-жа Педашенко получила звание за поэтичную картину "Первый жаворонок", кроме того, за пейзажи выдано еще два звания. Борисов привез большую коллекцию этюдов Крайнего Севера, сделавшую бы честь любому крупному художнику. Очень хорошо поставлена скульптурная мастерская профессором Беклемишевым. При беглом обзоре нельзя остановиться на мастерских Кузнецова и Маковского, по их незначительности. В общем же, обилие работ и высокое совершенство технической стороны оттеняло слабое выражение стороны внутренней. Очень интересно знать: о чем думают молодые художники, наши будущие носители искусства? Не могут же люди, живущие третий десяток лет на свете, иметь в виду одну форму.

Может быть, я не понимаю задач архитектуры, но, рассматривая бесконечный ряд работ, кроме превосходной, детальной техники, иной раз до некоторой степени выдержанного стиля, ничто не останавливало; не заметно было чего-нибудь смелого, увлекательного. Должно ли быть различие между Институтом Гражданских Инженеров и архитектурным отделом Академии Художеств?

"Он выставлял в салонах... Он бывал в салонах"... При таком отзыве невольно проникаешься уважением к такому человеку. Салоны для русаков, не умудренных Господом побывать там, являются чем-то мифическим, так как по каталогам, несмотря на хорошее издание, нельзя судить об оригиналах.

Велика была моя радость при известии, что салоны воочию можно будет видеть у нас дома. Но на этот раз ликование было преждевременно: состав французской выставки оказался случайным и дал возможность судить лишь об одной стороне, а именно - о французской школе, и в этом отношении нам надо брать пример с наших друзей. Скульптура французов безупречна. Дерзкая, неосуществимая мысль приходит иногда в голову: что, если бы нашему правительству познакомить нас с французскими салонами во всем их составе, не выбирая картин; какое бы огромное значение мог иметь этот сюрприз для русского искусства!

Не обошлась выставка и без декадентских и импрессионистических произведений, равно как и голландская, на которой можно было убедиться, насколько свято поддерживаются голландскими художниками старинные традиции. Хороши офорты у голландцев - свободные и сочные.

Японская выставка, имеющая специальное значение, смотрелась с интересом, причем нельзя не признать большого вкуса японцев, этих природных символистов, сказывающегося в самих работах и в фотографиях.

Малое число попыток исторической живописи на выставках за последнее время дало повод к основанию Московского Общества Художников исторической живописи, по почину г-на Карелина. Помнится, между людьми, из-за деревьев леса не видящими, были разговоры, что под председательством г-на Карелина вряд ли образуется что-либо полезное для искусства, но мысль поддержать падающую у нас историческую живопись симпатична и заслуживает полного одобрения. Жаль, что до сих пор эти выставки, по уставу передвижные, не могут добраться до Петербурга. Устав этого общества сам по себе не оставляет желать лучшего; но устав ведь только мех, способный вместить какое угодно вино; кажется, приложение его к делу нашими историческими художниками не соответствует его целям. Господа Карелин, Матвеев, Зейденберг, Яковлев, Тюменев, Перминов и другие не прибавят ничего к русской исторической живописи; задачи ее им совсем чужды. Первое место на выставке принадлежало г-ну Семирадскому, его "Греческой семейной сцене". Уже знакома петербуржцам картина Ционглинского "Мария Потоцкая". "Клеопатра" г-на Порфирова - прекрасный этюд женского тела, только почему это Клеопатра? Рябушкинские "Московская улица до Петра Великого в праздничный день" и "Сидение царя Михаила Федоровича в его государевой комнате", бывшая на предшествовавшей выставке, - вещи сильные, производящие впечатление, между тем "Тип купеческой семьи XVII века" почти переходит известную границу художественного чутья.

Там же была посмертная выставка, к сожалению, пережившего себя, богато одаренного таланта М. О. Микешина, но de mortuis... и интересные мозаики первой частной русской мозаичной мастерской архитектора А. А. Фролова. Все мозаики исполнены так называемым венецианским способом "наизнанку", в отличие от, может быть, более художественного, но дорогого римского способа "прямого набора", практикующегося в мозаическом отделении Академии Художеств. Задача исторической выставки, повторяю, симпатична, равно как и предполагавшиеся исторические выставки для народа, разговоры о которых замолкли, надо надеяться, лишь на время.

Из областных выставок надо иметь в виду московские: периодическую и ученическую, хотя специальное обозрение будет излишне, так как большая часть имен и работ известны по выставкам Петербурга. Нестеров, Левитан, Сергеевич, Досекин, Выезжев - по передвижным выставкам, Щербиновский - по академической 1895-го года, Штемберг - по выставке Общества Петербургских Художников, Малявин - по академической ученической 1895-го года. По основным элементам характер периодических выставок близко напоминает передвижную.

На Московской ученической немало хороших работ. Также были или будут известны столицам лучшие вещи одесской (Общество Южнорусских Художников) и киевской (Общество Киевских Художников и Общество Художников-Любителей) выставок. Талантливы и широки по размаху и фантазии, как говорят, были на выставке Киевского Общества эскизы Катарбинского, известного по работе в Киевском соборе [Святой Софии].

Этим собором было сказано уже не всероссийское, а всемирное слово искусству. Имена художников, не пожалевших, несмотря на не всегда благоприятные обстоятельства, труда и энергии для колоссального дела, не забудутся, даже если бы не были вырезаны на доске в соборе. Хотя собор отнюдь не проиграл бы, если бы Сведомский имел в виду общую задачу стиля.

Уже давно знакомый по фотографиям и эскизам, что в Третьяковской Галерее, вошел я в собор с твердым намерением спокойно, по-английски, осмотреть все уголки, но едва успел переступить порог, как должен был забыть о своем решении: грандиозный образ Богоматери, шествие в рай, Пророки, иконостас, Страшный суд. Крещение Руси, стильные фрески, сплошь покрывающие стены, убили всякую систему в образе. Честь и слава Васнецову Виктору Михайловичу, Нестерову, Сведомскому и Катарбинскому!

Много ожесточенных споров возбудил в прошлом году киевский художник Врубель своими панно для Нижегородской выставки "Микула Селянинович" и "Принцесса Грёза". Действительно, они были не разработаны, слишком дерзки по исполнению, с трудом понятны, но, во всяком же случае, говорили о большом таланте г-на Врубеля. Одно ему надо помнить, что на таком способе исполнения останавливаться нельзя, что субъективность, хотя непременное качество художника-творца, но доведенная до непонятности (для большинства), должна быть поставлена ему только в упрек.

В сущности 1896-й год должен бы быть памятным для русского искусства - Нижегородская Промышленная и Художественная (заметьте: и художественная, - значит, искусство занимало большое место, составляло как бы половину ее) Выставка должна была обозреть русское искусство, уяснить задачи его, дать тон дальнейшему росту его. На деле же вместо обзора вышла какая-то неожиданная ревизия русскому искусству, все петербургские выставки, пополненные немногими известными произведениями, ничтоже сумняшеся, перекочевали в Нижний. Передвижники, при высоком уровне прошлогодней выставки, имели на это основание. Не могут оправдаться этим же Общество Петербургских Художников, Академия и акварелисты. Если вещь остается у художника, то это еще не повод помещать ее на Всероссийской выставке, имеющей всемирное значение. Единственной новостью является отдел финляндских художников. Ярким примером скверных последствий увлечения символизмом могут служить картины г-на Акселя Галлена "Conceptio artis" и "Probleme" (ничего кроме смеха не возбуждающая), а между тем г-н Галлен человек талантливый, как это можно видеть по выставленным тут же сильным "Айно" и "Сампо" (из "Калевалы"). Вещи Эдельфейта были и на академической выставке. В картинах финляндцев чувствуется что-то напоминающее французов - впрочем, это понятно, так как многие финляндские художники получают художественное образование в Париже. В отдельном павильоне была выставлена большая картина профессора К. Маковского "Минин".

Просмотрев таким образом ряды художественных произведений прошлого года, можно бы предположить, что течение русского искусства довольно спокойно и в некоторых струях невозмутимо, если бы не одно начинание, на которое надо крепко надеяться, ждать от него живого слова. Я имею в виду открывающуюся в помещении Общества Поощрения Художеств выставку попыток свободного творчества по инициативе И. Е. Репина. Мысль смелая и новая. Подобная выставка может (не знаю, как выйдет на деле) дополнить наше понятие "картины", послужить возражением на упреки в недостатке содержания, упадке творчества, сочинения, за последние годы тяготеющие над русским искусством и возрастающие вместе с развитием творчества этюдного, также свидетельствующего о таланте художника, имеющем огромное значение, хотя все же несравнимого с творчеством сочинения. Надо только радоваться быстрому совершенству технической стороны, без которой всякая картина представляет одни благие начинания и немыслима сама художественная работа, но нормальный рост одной половины организма как бы подчеркивает болезненно ослабленную деятельность другой.

Это еще полгоря, дело в том, что и серьезные технические задачи, где бы художник действительно добивался чего-нибудь, горел, желая сказать свое, сравнительно редки. На четыре тысячи художественных произведений петербургских выставок не слишком ли велик процент посредственных, приличных, имеющих в виду одну только продажу, которым не шутя начинаешь предпочитать какой угодно бред символистов и декадентов.

Относительно очень значительного числа художников напрашиваются два предположения: или они имеют в виду одно ремесло, или боятся дать свои мысли на общий суд, словно в ожидании пинка сверху, не смеют заглянуть через соседние головы, поискать новой дороги; точно опасаются, не растаяли бы их крылья от взглядов, совершенно забывая, что как бы их взгляды и мысли ни были новы и оригинальны, если они не будут противоречивы логике и этике, то всегда найдутся люди, способные понять их речь; иначе же своею боязливостью они создают искусству несовместимые с ним рамки.

Не хотят художники подумать, что общество - высший суд, что не сегодня, так завтра хотя часть его, может быть, в начале даже бессознательно, отзовется и воздаст должное твердому, искреннему слову, будет благодарна художнику, попросит его стать между ней и природой, быть ее толкователем, научить смотреть на нее его глазами.

"Чего же это еще от нас хотят? Что же нам прикажете писать?" - спросят художники.

"Я уж не знаю, - каждому свое".

...Слух же душевный сильней напрягай

и душевное зренье,

бесцветные строки

Вдруг выступают, так выступят вдруг

- обращается к художнику граф Алексей Толстой.

...Много в пространстве невидимых форм

Много чудесных в нём есть

сочетаний и слова и света.

"У, какое старое и всем известное начал говорить!"

"Старое-то, государи мои, старое, но..."