Передо мною внушительная книга “Первая мировая война”. Издатели ее Саймон и Шустер, конечно, хотели показать все отрицательные моменты войны и ее последствий. Такие книги являются отличными показателями среди поисков и молений о мире. Если все эти ужасы произошли на наших глазах, в век цивилизации и великих открытий, то, значит, культура мировая очень потрясена.
Кроме текста, книга потрясает зрительными изображениями. Не будем перечислять эти позоры человечества. Достаточно взглянуть в глаза голодающего ребенка, чтобы почувствовать, в какую бездну ведет одичание и озверение. Позорные разрушения величественных памятников гения человеческого также вопиют к сердцам, еще не окаменевшим.
Такая книга белеет на столе, как наше Знамя Мира, которое будет обсуждаться на конвенции в Вашингтоне. Чем больше книг, чем больше знаков напоминания, тем более содрогнется сердце человеческое и помыслит о ближайших мерах к охранению достоинства, к охране печати века. Ибо что же может быть позорнее для этой печати века, как не потрясение культуры, во всем ее великом значении.
Мы должны быть признательны всем, кто теми или иными знаками старается ограничить поле убийства и разрушения. Правда, мы содрогаемся, смотря некоторые страницы книги “Великой войны”, но тут же восклицаем: “Пусть школьный учитель, показывая ее ученикам, скажет: “Да не повторится!”. Сколько ужаса вошло в жизнь, нарушив устои и моральные и материальные, что неотложно должны вспыхивать показатели на гибельных местах, от которых должно уйти человечество — если оно то человечество, которому были даны заветы добра.
Но чтобы учитель имел право не скрывать от детей ужасы, он должен покрыть каждую страницу ужасов десятью томами об истинных героях человечества. Должен прекрасно сказать о тех, которые кровью сердца своего защищали светлые основы строения и просвещения. Потому каждый издатель, показавший ужасы, тем обязывается дать и лучшие изображения светлых героев и водителей человечества.
В трудные дни особенно вспоминаются заветы жизни. Среди них встает один из самых кратких и самых повелительных: не убий. Среди тысячелетий протекшей жизни многократно на разных материках духовные водители человечества терпеливо напоминали об этом ближайшем устое жизни. Ведь именно эта заповедь имеет в виду бережливость к жизни, к этому величайшему дару самоусовершенствования. И опять посылался этот планетарный приказ, но опять кузнецы всего мира ковали мечи и копья, предполагая именно нападение и убийство.
Написаны бесчисленные книги против телесного убиения. Со всевозможных сторон показано было, насколько этот жестокий акт не входит в достоинство человеческое. Если бы собрать все изречения, образовавшиеся вокруг этого понятия, то какой поразительный венок мы бы увидели, и на каждом листе его сверкали бы слезы человечества всех веков и народов.
Но в смуте жизни сделалось даже непринятым и стыдным само упоминание этой заповеди. Из упоминающего будет сделан бессильный пацифист самого извращенного смысла. Говорящий о заповеди этой окажется если не умалишенным, то, во всяком случае, человеком подозрительным, как бы желающим низвергнуть основы современного быта. Действительно, если когда-то в древности убийства исчислялись тысячами, то в наше “просвещенное” время число убийств превышает многие миллионы. Если когда-то охотники с примитивным луком и копьем убивали немногих животных, то сейчас на одних скотобойнях в Чикаго убивается несколько десятков тысяч животных в кратчайший срок.
Если же вы, хотя бы со всеми научными данными в руках, заикнетесь о преимуществах и питательности вегетарианской пищи, то вы опять-таки будете заподозрены как бы в каких-то антиобщественных устремлениях. Среди цивилизованного и даже твердящего о культуре человечества кровь является чем-то очень питательным, и до сих пор находятся невежественные врачи, предписывающие кровавое мясо. При том все, что вы будете говорить о крови, о мясе, о жестоких забавах охоты, или о так любимых толпою зрелищах казни, все это будет допущено как вполне приличный разговор в гостиных высокого общества. Прикусывая засахаренный бисквит и умывая губы в знаменитой чашке чая, вы можете, улыбаясь, рассказать о том, что при такой-то казни не только все места, но даже окна и крыши домов были заполнены желающими приобщиться к такому редкому зрелищу. И если вы будете говорить без явной критики, то общество очень охотно присоединится к этому разговору и многие добавят самые неожиданные подробности.
Итак, вместе с количеством заветов против убийства вырастает и само количество телесных убийств от мала до велика, от животного до человека; многие современные мудрецы вам скажут: “Таков закон жизни”. Когда же вы начнете возражать, приводя неопровержимые заповеди, то ваш премудрый собеседник скажет: “А все-таки молоды вы очень”, точно бы, по его мнению, старость должна быть признаком кровожадности и жестокости.
Жестоки дела мира сего. С одной стороны, люди пытаются найти всевозможные средства для продолжения жизни, а с другой, они так же быстро изобретают губительные орудия, смертоносные газы, которые помимо жизни человеческой отравляют всю планету и причиняют вред гораздо больший, нежели цивилизованное современное сознание хочет допустить. Это все говорится о телесном. Но не забудем, что, кроме телесного, мы должны иметь в виду дух человеческий, сознание, мысль, которые управляют миром. Об этом множество философов всех стран и веков и писали, и говорили, и в подтверждение своей истины шли на костры и на плаху.
Но сейчас ожесточение мира дошло до такой степени, что говорить об извращении и растлении духа будет сочтено просто ханжеством дурного тона. Действительно, где же люди сейчас могут слышать о живой этике, об очищении сознания, о дисциплине мысли? В церквах об этом говорят мало, и живо у нас у всех в памяти, как именно в церковь вносили пушки для благословения. В школах нет предмета этики, а ведь такой предмет во всей его живописной историчности был бы одним из самых увлекательных. Этика духа, учение о сердце имеет за собою прекраснейшую литературу во всех веках. Но ведь не принято читать эти летописи. Не принято в характерном слоге древности искать жизненность, нужную нам и для сего дня. Для нас, обуянных бесцельною быстротою, телесным соревнованием, досуг ли восхититься красотою издревле завещанных образов?
Переселив наше сознание на базары, на биржи, на стадионы, на всевозможные гонки и перегонки, мы просто утрачиваем понимание, в чем же заключается то самоусовершенствование, для которого мы вообще оказываемся в этом земном мире. Можно пробежать быстрее своего соседа. Можно пролететь быстрее птиц, но можно пожрать своего соседа кровожаднее тигра. Ожесточение породило то необыкновенное отрицание, которое уничтожает человеческие достижения. Нам приходилось упоминать слова британского инженера-изобретателя о том, что человечество не готово для принятия больших механических открытий. И Уэллс, не ввиду триумфа культуры, еще недавно советовал строить новый Ноев ковчег.
По правде говоря, среди семейной жизни, среди школьных занятий, среди работ общественных преподается много уроков жестокости. А взамен так скудно и скучно повторяется иссохшее в сердцах человеческих: не убий! И в теле люди как-то перестают понимать, что это значит — не убий, какой высший смысл имела эта суровая в своей краткости заповедь.
Когда же дело доходит до убийства духа, до омертвления сознания и сердца, то тут наш современный словарь приходит в совершенное расстройство и вообще оказывается мало пригодным. Но кризис мира, повторяю, не на базаре, но в сердцах наших. Пока люди не поймут, в чем заключается предуказанное самоусовершенствование, они не в состоянии оценить всю практичность приказа не убийства не только тела, но, главное, духа.
Какие-то темные проповедники кричат: “Долой культуру, долой героев, вождей, учителей!”. Но ведь через эти обновленные понятия может войти устроение и улучшение жизни.
Ожесточение в конце концов приводит к обнищанию, к вечному недовольству, при котором даже и богатство кажется бедностью. Жестокость делает сердце тем камнем, который мы стараемся бросить в ближнего, вместо того чтобы сердечным светом сотрудничества осиять соседа. В сотрудничество никак не войдет понятие убийства, ибо в нем будет необходима не смерть, но жизнь. И вот в трудные дни мне хочется приветствовать друзей на том благом сотрудничестве, которое приведет нас к взаимопониманию смысла самоусовершенствования.
Всегда, когда мы будем произносить великую заповедь “Не убий”, будем ее понимать не только в телесном, но, главное, в духовном значении. Это последнее значение обратит наше внимание на сердце и поможет понять великую заповедь не только в тесном земном смысле, но и во всем великолепии всех прочих миров.
Сотрудничество, познавание, укрепление и оживление духа опять даст миру тех героев, о которых тоскует сердце человечества.
Гималаи. 1933.